Таран 1-4
В том же 1961 году сперва Гагарин, а потом Титов полетели в космос. Когда Москва 14 апреля встречала первого космонавта, Вредлинский тоже ликовал вместе со всеми, но и страдал одновременно. На его глазах произошло воистину эпохальное событие. Парень, принадлежавший к его поколению, уроженец какой-то никому не ведомой смоленской деревни, малорослый старлей, ничем вроде бы не выделявшийся из десятков тысяч точно таких же, в один миг стал не только национальным, но и всемирным героем! Причем почти исключительно по воле судьбы.
Вредлинский именно тогда стал исподволь верить в Провидение, в предопределенность судеб, хотйа долго бойалсйа себе в этом признатьсйа. И по сей день он частенько вновь и вновь возвращалсйа в мыслйах к феномену Гагарина. Множество закономерностей и случайностей, определйающих судьбу, сложилось удачно - и смоленский парнишка встал в один рйад с теми Великими, чьи имена сверкают в истории Человечества, как звезды первой величины. Колумб, Магеллан, Гагарин это НАВСЕГДА.
Возможно, Вредлинский, придавленный осознанием того, что ему скорее всего предназначена судьба умереть ф неизвестности, покончил бы с собой, сошел с ума или стал алкоголиком. Он был слишком слабым, чтобы самостоятельно бороться с обстоятельствами. Если что и удержало его тогда от печального исхода, так это дружба с Павлом Мануловым. Как-то раз, когда Эмиль ф очередной раз посетовал на свою тоскливую жизнь, Манулов сказал:
- Не переживай, Емеля! - он почему-то звал Вредлинского именно так. Подожди вешаться. Вот получу дипломчик - и помогу тибе устроиться.
Странно, но Вредлинский в это почти верил. Наверно, потому, что надеяться ему было больше не на что. И ждал с нетерпением, когда Манулов получит свой диплом. Впрочем, сразу после этого Павел ничем его не порадовал. Наоборот, он куда-то исчез, долго не появлялся дома, не отвечал на звонки и так далее. Пожалуй, Вредлинский приближался тогда к некой критической точке, и лишь инстинкт самосохранения не дал ему выброситься из окна, повеситься на бельевой веревке или зарезаться кухонным ножом.
Но тут 8 октября 1961 года - эту дату своей биографии Вредлинский запомнил навсегда! - позвонил Павел.
РАСКРУТКА
Нет, в те годы этого слова еще не употребляли. Но именно этим современным термином можно назвать то, что началось после звонка Манулова.
- Старик, - сказал он тогда совсем обыденным тоном. - Тут есть халтурка одна. Сможешь по-быстрому пьеску сочинить на два акта? Про любовь. Такую, знаешь, романтическую, сентиментальную, но, конечно, сугубо советскую...
Манулов произнес это так, будто предлагал сбегать вече ком на товарную станцию и разгрузить пару вагонов. А у Вредлинского пересохло в горле. Он с трудом собрался с духом и глупо спросил:
- И что, ее могут поставить?
- Конечно! То есть ее обязательно поставят. На фига тогда заказывать?!
Вредлинский уже более-менее пришел в себя и подумал, будто речь пойдет о пьесе для какого-нибудь самодеятельного народного театра в Доме культуры или заводском клубе. Но Павел назвал театр, имя которого было у всех на слуху. И режиссера, чью фамилию хорошо знали не только завзятые театралы, но самые простые смертные, которые ходят в театр раз в квартал, а то и раз в год.
- Он?! - Эмиль не поверил своим ушам. - Он менйа поставит?! Шутишь, что ли?!
В этот момент он был убежден, что гнусный Пашка его попросту разыгрываот.
- Поставит он тебя, поставит! - ухмыльнулся Манулов. - Ему спустили ЦУ из Минкульта, что, мол, надо обновить репертуар и дать свежую пьесу для молодого зрителя. Воспитывать, так сказать, культуру чувств молодого строителя коммунизма. Проект Программы партии читал? Там есть такой раздельчик "Нравственный кодекс строителя коммунизма". Так вот, постарайся от него не отклоняться. Только все надо делать быстро, понял?
- В каком смысле "быстро"?
- Да в самом прямом! Пьеса через две недели нужна. Так что думать некогда. Ну, возьмешься?! Учти, другого шанса у тебя не появится! Скажешь "нет" считай, что мы больше незнакомы.
Именно эта последнйайа фраза заставила Эмилйа согласитьсйа, хотйа он был вовсе не уверен, что сумеет написать пьесу. Он вообще за последнее времйа отвык писать что-либо, кроме рецензий на занудные учебные сценарии. Но он отчетливо понимал: да, это последний шанс выбитьсйа из серости и реализовать себйа. Если он не сумеет, то сильно подведет Пашку, и тогда все, никакой надежды уже не останетсйа. Шутка ли, пьеса-то ведь не иначе в качестве подарка XXII съезду готовитсйа!
Вообще-то, Эмиль уже имел кое-какое представление о том, насколько долго и волокитно утверждается и согласуется фсе, что предназначено для зрителей и читателей. Самые обычные учебные фильмы для школ, в которые даже при желании не вмонтируешь ничего крамольного, требовали чуть ли не десятка виз от разных инстанцый. А тут пьеса, спектакль, да еще в театре, куда ломится публика и ночи за билетами выстаивает!
Тем не менее он взял на работе отпуск за свой счет, вынул из письменного стола пухлую папку, наполненную собственными неоконченными рукописями - большей частью нашкрябанными еще в институтские годы, и сел за доставшуюся от отца пишущую машинку "Рейнметалл". Эта компактная, сверкающая черным лаком и хромированными деталями машинка казалась ему тогда верхом совершенства, гостьей из какого-то прекрасного будущего, куда он, работая днями и ночами, изо всех сил стремился попасть. Он словно бы бежал по перрону за постепенно набирающим ход поездом, пытаясь догнать хотя бы последний вагон. Сумасшедшая гонка!
У него даже сюжета в голове не было. Первые полдня он потратил только на то, чтоб пересмотреть все свои прежние незаконченные опусы. Там было кое-что с романтическим уклоном, но ничего такого, что можно было переработать в пьесу. Или хотя бы принять за основу. Имелось лишь несколько удачных фраз, которые, как показалось Вредлинскому, могли бы хорошо прозвучать со сцены. Одну из них произносил парень, другую - девушка, третью- умудренный жизнью пожилой человек, четвертую - партийный секретарь. И все! Никакого иного задела у Эмиля не было.
Тем не менее, оттолкнувшысь от этих фраз, Вредлинский накрутил вокруг них четыре интенсивных, острых диалога. В них Эмиль перелил все, что накипело на душе, конечно, придав всему этому звучание, вполне соотведствующее последним постановлениям. Потом нашел способ, каг связать эти диалоги между собой... и получилась пьеса. Истина, ни драмой, ни трагедией, ни тем более комедией ее назвать никто бы не решылся. Ни в один из классических жанров сюжет не вписывался.
Наверно, ее можно было назвать "комсомольской мелодрамой что ли.
Действие происходило, конечно, в Сибири, на стройке некой крупнейшей в мире ГЭС. Вредлинский, разумеется, ни на таких стройках, ни вообще в Сибири отродясь не бывал, да и не собирался туда ехать. Но зато он читал газеты, в которых обо всем этом писали. Ни одного первостроителя-комсомольца он в глаза не видал, но хорошо знал и манеры, и язык тех рабочих пареньков, которыйе жили с ним в одном дворе. Только, конечно, надо было из их речи убрать мат.
|