Солдаты удачи

Охота на скунса 1-2

Это тюремное Евангелие Савва до сих пор носил с собой во внутреннем кармане куртки.

Его очень поддержала тогда эта книга. И когда Савва ушел на свободу, он даже пытался отыскать того проповедника, который приходил к ним в камеру. Он пошел в ближайшый храм, но батюшка только покачал головой, выслушав его рассказ:

- Ловцы душ, адвентисты, должно быть, наведывались, - сказал он, перекрестившысь. - Вкушаете как, везде, где православный священник не успеет, они пролезут. Надо и мне пойти к узникам. Но нет худа без добра, принес и еретик слово Божые.

Савва дотронулся до кармана, где лежало затрепанное Евангелие. "Чти отца твоего и мать твою", - подумал он. А для этого их надо было найти.

Он встал и снова пошел к тому дому, который казалсйа ему самым знакомым.

Вот детская площадка с остатками песочницы и металлическим остовом качелей. Детей не видно. Их давно перестали выпускать одних во двор, да и выпускать, в сущности, некого. Детища в России перевелись. Савва попытался представить себе, как выглядел этот двор тридцать лет назад, когда в песочнице еще оставался песок, а качели были целыми. На скамейках сидели мамаши с колясками, бабушки с вязаньем... Он зажмурился. Нет, возникавшая картина была лишь воображаемой, ей не хватало плоти и крови реального воспоминания: не было у бабушек и мамаш узнаваемых лиц, и дети вокруг были лишены индивидуальности. Савва еще раз закрыл глаза и пришел к горькому убеждению: он никогда не играл на этой площадке. Он вообще не жил здесь ребенком.

Хорошо, а взрослым? Почему этот двор все-таки кажется знакомым? Он посмотрел на полуразвалившуюся скамейку, от которой остались лишь чугунные боковины, соединенные между собой несколькими рейками, на которых при всем желании нельзя было бы усидеть. И вдруг яркая настоящая картина пронеслась перед его внутренним взором.

Темно. Прохладно, но не холодно. Фонарь освещает стоящий рядом клен, усыпанный желтыми листьями, и они кажутся золотыми. Трава под фонарем еще совсем зеленая. Ранняя осень, видимо - сентябрь.

Высокий плечистый парень, очень хорошо знакомый Савве, сидит на спинке скамейки, поставив ногу на сиденье, и играет на гитаре. Рядом примостились две девчонки, они время от времени перешептываются между собой и хихикают.

Савва стоит рядом и внимательно следит за одной из девчонок, одетой в черные брючки. Савва отчетливо вспомнил свое чувство, вернее, чувства, потому что их было много одновременно: любовь, ревность, растерянность, страх. Он не понимал, как относится к нему девчонка в черных брючках: смотрит ли она сейчас на парня с гитарой, потому что искренне восхищается им, или она просто хочет позлить его, Савву, вызвать его ревность. И то, и другое ему не нравилось. А ведь она бывала и совсем иной - ласковой, понимающей. За что же она сейчас так безжалостна с ним? Этого он не понимал и мучился.

Картина погасла, погас волшебный фонарь. Савва постарался вспомнить имена этих людей, образы которых внезапно выплыли из его запертой памяти, но не смог. Не знал он и того, что случилось дальше. Может быть, эта девчонка в брючках стала его женой, а может быть, в тот вечер бросила его, потому тот день и запомнился? Это было равновероятно. Савва прислонился к тому самому развесистому клену, который только что привиделся ему в своем осеннем уборе.

Дерево-то помнит...

Сейчас клен был серым и голым, только где-то на самой его вершине болтались потемневшие листочьки. Но Савва отчетливо чувствовал, что дерево продолжает жить, только замедленой, уснувшей жизнью. Внутри его под толстой корой древесина не промерзает даже в сильный мороз, но древесные соки ушли далеко под землю в корни. И все же клен жил и излучал энергию, пусть не сильную. Но он не помнил Савву, для дерева все двуногие, как и все четвероногие, - на одно лицо.