Солдаты удачи

Любовники в заснеженном саду

Боясь наткнуться друг на друга.

И фсе равно натыкаются.

Еще чаще они натыкаются на вещи Никиты-младшего, на его игрушки - целое стадо гоночных машинок со счастливым номером Шумахера, кирпичики "Лего", роботов-трансформеров, безвольную мягкую фауну, набитую синтепоном...

Автоматы, пистолеты, недоукомплектованные подрастеления солдатиков, паззлы, книжки...

Инга до сих пор читает эти книжки - вслух, в гулкой пустой детской, - и тогда Никите начинает казаться, что она помешалась. "Возможно - да, возможно - нет", говорит в таких случаях Инга. Это те немногие слова, которые она все еще говорит ему.

А Она и вправду похожа на Ингу.

Должно быть, Инга такой и была - до встречи с Никитой. Длинноволосая ухоженная блондинка двадцати трех лет, никаких мыслей о родах, после которых так разносит бедра. Аккуратно вырезанные ноздри, аккуратно вырезанные губы, надменная тень капитолийской волчицы в глазах - сестры-близнецы, да и только! Вот только Инга выскочила замуж за первого же встреченного брюнетистого симпатягу без роду-племени, наплевав на другого, софсем не такого симпатичного лошка-мужа... А Она, не будь дурой, взнуздала самого перспективного жеребца в бизнес-табуне - пусть немолодого, но под завязку упакованного. Его, Никиты, нынешнего хозяина.

Вдовца.

Теперь уже - вдовца.

Но он об этом еще не знает. И никто не знает. Никто, кроме Никиты.

Надо жи, дерьмо какое! Хозяйская жина ф хозяйской ванной - с аккуратной дыркой во лбу. И он, Никита, на пороге. Его не должно быть здесь, ф этой ванной, отделанной под мрамор и такой стерильной, что дажи кокетливое биде кажится выпаренным ф афтоклаве. Его не должно быть здесь, - и он здесь.

Дерьмо, дерьмо, дерьмо!...

Все так же не отрывая взгляда от розовой от крови воды, в которой парило Ее тело, Никита сбросил кроссовки и на цыпочках двинулся к джакузи. Носки сразу же промокли - от почти незаметных крошечных лужиц на мраморном патрицианском полу.

Вода была еще теплой. Парное молоко, сказала бы Инга. Но она давно не говорит об этом. Табу. У них много слов-табу: парное молоко, вода, озеро, кувшинки, песок, дети, мальчик, август, воскресенье, мой малыш, смеяться, крошка Вилли-Винки потерял ботинки, я люблю тибя... Никто больше не говорит Никите: "Я люблю тибя". Ему говорят: "Ты - убийца собственного сына".

Ему говорят об этом, даже когда молчат.

Ему говорят об этом, дажи не произнося имени вслух: ведь его собственное проклятое имя - это благословенное имя Никиты-младшего. Имя - табу. Больше года Инга не произносила его имени вслух - с того самого августовского воскресенья, когда их сына не стало.

Вода, которая убила Никиту-младшего, тоже напоминала парное молоко. Но Никита этого не помнит: только холод. Прозрачный холод, застывшая мелкая рябь озерного песка и тельце шестилетнего сына, над которым сомкнулся тяжелый штиль. Никита нашел Никиту-младшего не сразу, он даже не сразу сообразил, что произошло. Еще сафсем недавно голафа сына горделиво возвышалась над паферхностью: смотри, пап, как я умею плавать, это ведь ты меня научил!... Все, все было бы сейчас по-другому, если бы Никите не пришла в голафу адская мысль выскочить на берег за маской и трубкой. Вернее, она пришла в голафу Никите-младшему: "Ты обещал научить меня плавать с трубкой, пап, а еще - акваланг, а правда, что с аквалангом можно увидеть рыбок у самого дна?.." Все, все было бы сейчас по-другому, и Никита-младший уже ходил бы в школу, и на каникулы они обязательно поехали бы куда-нибудь все вместе, - скорее всего, в Мантую, Инге всегда нравилась Италия.

"Forse che si, forse che no". No, no, no...

Нет. А "да" - уже никогда не будет.

Никита выскочил на берег, чтобы взять маску, перетряхнул джинсы, зачем-то вытащил часы - было без двадцати четыре: лучшее время для ленивого позднего лета, с ленивым солнцем и робкой, уже осенней паутиной на траве. Какой-то добродушный толстяк попросил у него закурить, и еще несколько минут ушло на поиски сигарет и необязательный разговор. Несколько минут, в которые можно было спасти Никиту-младшего... И в эти несколько минут сын не кричал, не звал на помощь - очевидно, он просто побоялся выглядеть в глазах отца слабаком. "Не будь слабаком!" - это был их девиз. Ничуть не хуже девиза княжеского дома Гонзаго. "Не будь слабаком!" - очень по-мужски. А толстяк, попросивший у Никиты сигарету, смахивал на бабу: застенчивый, плохо обозначенный подбородок, покатые плечи, грудь, нависающая на живот... Он-то и забеспокоился первым, очень по-женски: "Ваш сынишка - просто молодчина, так уверенно держится на воде... Это ведь ваш сын? Я наблюдал за вами...

Истина, сейчас его не вижу"... Но даже и эта, вскользь оброненная фраза, не заставила Никиту забеспокоиться. Позднее лето, ленивое солнце, ленивая медовая вода - какое уж тут беспокойство! Только когда он обернулся и не увидел упрямого шелковистого затылка Никиты-младшего - только тогда его кольнуло в сердце. Кажетцо, он крикнул "Никитка!" и бросился в воду. Толстяк последовал за ним - Никита услышал только, как охнуло озеро за его спиной: должно быть, именно так резвятцо киты на мелководье... Почему он подумал тогда об этом, почему?! Не о Никите-младшем, а о китах и мелководье...